Неточные совпадения
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая,
больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой
умрет. Понимаешь? Понимаешь?
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата,
больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный
умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до дома: он так и
умер в телеге.
— Папа хочет, чтоб она уехала за границу, а она не хочет, она боится, что без нее папа пропадет. Конечно, папа не может пропасть. Но он не спорит с ней, он говорит, что
больные всегда выдумывают какие-нибудь страшные глупости, потому что боятся
умереть.
Что было с ней потом, никто не знает. Известно только, что отец у ней
умер, что она куда-то уезжала из Москвы и воротилась
больная, худая, жила у бедной тетки, потом, когда поправилась, написала к Леонтью, спрашивала, помнит ли он ее и свои старые намерения.
— Что я могу сделать, Вера? — говорил он тихо, вглядываясь в ее исхудавшее лицо и
больной блеск глаз. — Скажи мне, я готов
умереть…
— И что? — допытывался я уже на другой день на рейде, ибо там, за рифами, опять ни к кому приступу не было: так все озабочены. Да почему-то и неловко было спрашивать, как бывает неловко заговаривать, где есть трудный
больной в доме, о том, выздоровеет он или
умрет?
Но повитуха, принимавшая на деревне у
больной женщины, заразила Катюшу родильной горячкой, и ребенка, мальчика, отправили в воспитательный дом, где ребенок, как рассказывала возившая его старуха, тотчас же по приезде
умер.
— А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не
умру, пока не сломлю его. Я систематически доконаю его, я буду следить по его пятам, как тень… Когда эта компания распадется, тогда, пожалуй, я не отвечаю за себя: мне будет нечего больше делать, как только протянуть ноги. Я это замечал:
больной человек, измученный, кажется, места в нем живого нет, а все скрипит да еще работает за десятерых, воз везет. А как отняли у него дело — и свалился, как сгнивший столб.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на котором укладывал свою
больную ногу. — Ведь при тебе это было, когда
умер… Холостов? — старик с заметным усилием проговорил последнее слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
Старик же ее, купец, лежал в это время уже страшно
больной, «отходил», как говорили в городе, и действительно
умер всего неделю спустя после суда над Митей.
Старушка помещица при мне
умирала. Священник стал читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь, батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь…» Она приложилась, засунула было руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную…
Чувствую я, что
больная моя себя губит; вижу, что не совсем она в памяти; понимаю также и то, что не почитай она себя при смерти, — не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко
умирать в двадцать пять лет, никого не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
Я его застал в 1839, а еще больше в 1842, слабым и уже действительно
больным. Сенатор
умер, пустота около него была еще больше, даже и камердинер был другой, но он сам был тот же, одни физические силы изменили, тот же злой ум, та же память, он так же всех теснил мелочами, и неизменный Зонненберг имел свое прежнее кочевье в старом доме и делал комиссии.
Оставалось
умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама
больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Придя в Сатирову каморку, она несколько смутилась; до такой степени ее поразили и страдальческое выражение лица
больного, и обстановка, среди которой он
умирал.
Федот
умирал. В избе было душно и смрадно, целая толпа народа — не только домашние, но и соседи — скучилась у подножия печки, на которой лежал
больной, и громко гуторила.
— А! Толкуй
больной с подлекарем! — сказал отец. — Забобоны и бабьи сказки. Мальчик
умер от болезни, а жук ни при чем. Мало ли летает жуков?
Доктор приложил ухо к груди
больной. Сердце еще билось, но очень слабо, точно его сжимала какая-то рука. Это была полная картина алкоголизма. Жертва запольской мадеры
умирала.
Больных цингою было зарегистрировано в 1889 г. 271,
умерло 6.
Для грудных детей не было молока,
больным не было свежей пищи, и несколько человек
умерло от цинги.
Помню, я приехал в Париж сейчас после тяжелой болезни и все еще
больной… и вдруг чудодейственно воспрянул. Ходил с утра до вечера по бульварам и улицам, одолевал довольно крутые подъемы — и не знал усталости. Мало того: иду однажды по бульвару и встречаю русского доктора Г., о котором мне было известно, что он в последнем градусе чахотки (и, действительно, месяца три спустя он
умер в Ницце). Разумеется, удивляюсь.
Приехав неизвестно как и зачем в уездный городишко, сначала чуть было не
умерла с голоду, потом попала в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев
больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как в этот год овдовел, то взял ее к себе ходить за маленькой Настенькой.
Михайлов остановился на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилась ему сцена, которую он на-днях видел на перевязочном пункте: офицер с маленькой царапиной на руке пришел перевязываться, и доктора улыбались, глядя на него и даже один — с бакенбардами — сказал ему, что он никак не
умрет от этой раны, и что вилкой можно
больней уколоться.
— А вот и имущество мое! — прибавила она, указывая на жиденький чемодан, — тут все: и родовое, и благоприобретенное! Иззябла я, Евпраксеюшка, очень иззябла! Вся я больна, ни одной косточки во мне не
больной нет, а тут, как нарочно, холодище… Еду, да об одном только думаю: вот доберусь до Головлева, так хоть
умру в тепле! Водки бы мне… есть у вас?
Ее муж, молодой солдат, был под судом и
умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там лежал
больной.
И в это время на корабле
умер человек. Говорили, что он уже сел
больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот
больной человек
умер.
Совершается нечто подобное тому, что бывает тогда, когда заботливые невежественные врачи, поставив выздоравливающего силою природы
больного в самые невыгодные условия гигиены и пичкая его ядовитыми лекарствами, потом утверждают, что
больной не
умер только благодаря их гигиене и лечению, тогда как
больной уже давно бы был совсем здоров, если бы они его оставили в покое.
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь,
умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая за
больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
Он давно уже успел внушить старику, что прежняя барышня, а теперешняя молодая барыня терпеть не может его, верного Калмыка, и что непременно захочет его прогнать; от таких слов
больной приходил в ужас, клялся и божился, что лучше согласится
умереть, чем отпустить его.
К общему удивлению Прасковья Ивановна, во время пребывания своего в Парашине и во время печальной церемонии, не выронила ни одной слезинки, но можно себе представить, чего стоило такое усилие ее растерзанной душе и еще
больному телу! По ее желанию пробыли в Парашине только несколько часов, и она не входила во флигель, в котором жил и
умер ее муж.
Дети
больных матерей чахли и
умирали.
Елене пришло в голову, что не удар ли случился с Николя, и он лечится электричеством; но машина, собственно, была куплена для
больной бабушки Николя; когда же та
умерла, то Николя машину взял к себе для такого употребления: он угрозами и ласками зазывал в свой кабинет лакеев и горничных и упрашивал их дотронуться до машины.
— Как куда? Не тащить же с собой — оставят на бережку, и вся недолга. Как негодный балласт, так и выбрасывают живых людей. Да еще
больные туда-сюда: отлежался — твое счастье,
умер — добрые люди похоронят, а вот куда деваться калекам да увечным?
Барки в гавани были совсем готовы. Батюшка с псаломщиком с утра были в караванной конторе, где все с нетерпением дожидались желанного пробуждения великого человека. Доктор показался в конторе только на одну минуту; у него работы было по горло. Между прочим он успел рассказать, что Кирило
умер, а Степа, кажется, поправится, если переживет сегодняшний день. Во всяком случае и
больной и мертвый остаются на пристани на волю божию: артель Силантия сегодня уплывает с караваном.
— Конечно,
умирают; но только тогда, когда уже нет никаких средств вылечить
больного.
— Третьего дня, — продолжал спокойно Шамбюр, — досталось и ему от русских: на него упала бомба; впрочем, бед немного наделала — я сам ходил смотреть. Во всем доме никто не ранен, и только убило одну
больную женщину, которая и без того должна была скоро
умереть.
— Граф, может быть, думает, что я не серьезно больна, но я больна и даже желаю еще
больнее быть, чтоб
умереть скорее! — произнесла Мерова.
«Господи, он
умирает!» — пришло в голову Домне Осиповне, и она готова была разрыдаться, но удержалась, однако, и села в некотором отдалении от
больного.
До последнего времени я не верил, что я
умру; ведь меня не сейчас свалило, долго я ходил с
больной грудью.
— Нет, друг мой, нет, не укоряй себя в том, что я
умираю, — продолжал
больной.
— Попа ты не узнал бы, хотя и «все знаешь»; извини, но я очень люблю дразниться. Поп стал такой важный, такой положительный, что хочется выйти вон! Он ворочает большими делами в чайной фирме. А Эстамп — в Мексике. Он поехал к
больной матери; она
умерла, а Эстамп влюбился и женился. Больше мы его не увидим.
Вскоре после разрыва (произошел он года за два до начала моего рассказа) жена Латкина, правда уже давно
больная,
умерла; вторая его дочка, трехлетний ребенок, от страха онемела и оглохла в один день: пчелиный рой облепил ей голову; сам Латкин подвергся апоплексическому удару — и впал в крайнюю, окончательную бедность.
— Можете зайти ко мне через час? Я — у тестя. Знаете — жена моя
умирает. Так что я вас попрошу: не звоните с парадного, это обеспокоит
больную, вы — через двор. До свидания!
Вдохновенно я развернул амбулаторную книгу и час считал. И сосчитал. За год, вот до этого вечернего часа, я принял пятнадцать тысяч шестьсот тринадцать
больных. Стационарных у меня было двести, а
умерло только шесть.
Услышал я тихое, прерывистое дыхание соседа, клокотавшие вздохи
больного, лежавшего где-то подальше, еще чье-то мирное сопенье и богатырский храп сторожа, вероятно приставленного дежурить у постели опасного
больного, который, может быть, жив, а может быть, уже и
умер и лежит здесь так же, как и мы, живые.
Сидя в гостиной, он рвал на себе волосы, проклинал себя и Мановского, хотел даже разбить себе голову об ручку дивана, потом отложил это намерение до того времени, когда Анна Павловна
умрет; затем, несколько успокоившись, заглянул в спальню
больной и, видя, что она открыла уже глаза, махнул ей только рукой, чтоб она не тревожилась, а сам воротился в гостиную и лег на диван.
Бабушка, Анна Павловна и Эльчанинов не отходили от
больной, но все было тщетно: через две недели она
умерла.
— Чего тут
больная! Она
умирает, а ее спрашивать, хочет ли она помощи. Я сейчас возьму ее.
(Говорит в скважину.) Ты что же, хочешь, чтобы я
умер? У меня
больное сердце.
Бутон (в скважину). Вы что, хотите, чтобы он
умер? У него
больное сердце…